«Василий Шукшин — мой троюродный брат. Мы вместе учились сначала в сельской школе, а с 44-го года он и Саша Борзёнков в автомобильном техникуме, а я в медицинском училище. Жили по пер. Цеховой,2 у Жариковой Дарьи Тимофеевны. Домик на берегу Бии. В комнатах нас много было, кишмя кишeли. Каждый себе готовил отдельно пищу: тонко, тонко снимали шкурочку с картошечки и сало шпик квадратиками с лучком в чугунок, и в русскую печь в три шеренги.
А спали — Лёня Стародубцев имел постоянное ложе - сундук, кровать каждую ночь меняла своего хозяина. Вася часто только днями занимал печку... В руках его книжка и ручка.
Помню свою бабушку Аксинью Александровну «глубокой старухой», хотя она умерла в 66 лет. За 4 месяца до смерти ослепла - много слёз пролила — арест и расстрел двух старших сыновей — моего деда Михаила и деда Игнатия — не могла перенести. Работящие были, не посидят, не полежат.
Старший Семён погиб в боях с Колчаком, младший Семён - в 1943 году под Сталинградом. В этом же году погибнет Пётр. У Петра оставалось двое сирот без отца и без матери — Анна и Виталий. С мачехой они не ужились, значит, вся забота лежала опять-таки на плечах бабушки. Да своих шесть дочерей вырастила, которые, слава богу, достойно прожили. Детям и внукам краснеть за них не придётся.
Бабушка чудно называла моего брата Колю. Топили печи кизяками. Сбрасывали в кучу навоз, поливали водой и топтали чаще всего ногами. Затем этой густой массой забивали деревянные формы и вываливали сырой кизяк на ровное место для просушки. Солнышко сушило, а люди торопились подсохшие кизяки спасти от дождей — прятали под навесы, в сараи.
Мой братец Коля, царство ему небесное, отлынивал от этой тяжёлой и грязной работы.
Бабушка, глядя на его «старания», сердито ворчала: «Ах, ты, чужегорбник!» — страшнее позора, чем лень, не было».
